Лев Иванович вошел в историю балетного искусства как постановщик необычайных и выразительных половецких плясок в опере «Князь Игорь» А. П. Бородина (1890), завораживающего вальса снежных хлопьев в балете «Щелкунчик» П. И. Чайковского (1892) и сцен на озере в балете «Лебединое озеро» П. И. Чайковского (1894), в которых сочинил движения рук, имитирующих взмахи лебединых крыльев. Его «Танец маленьких лебедей» считается мировым шедевром. Хореография половецких плясок была подхвачена и расцвечена Михаилом Фокиным. Артист балета А. В. Ширяев писал: «У нас принято думать, что вся заслуга композиции этих плясок принадлежит одному Фокину. На самом деле он лишь усилил, обновил, заострил, разукрасил разными деталями мотивы танцев, сочиненных Л. Ивановым для старой постановки „Князя Игоря“ 1890 года. Последнее я очень хорошо знаю, так как принимал в них участие, исполняя соло с луком»*.

Лев Иванович был творчески разносторонним человеком — танцовщиком, постановщиком и педагогом одновременно. К тому же, обладая абсолютным слухом, сочинял музыку, блестяще играл на скрипке и фортепиано. В 1852 году он окончил Петербургское театральное училище и был принят в Петербургскую балетную труппу. С 1869 занимал положение ведущего танцовщика, был первым исполнителем партий: Гигес («Царь Кандавл» Ц. Пуньи), Базиль и Солор («Дон Кихот» и «Баядерка» Л. Минкуса). С 1885 года — второй балетмейстер Мариинского театра, помощник Мариуса Петипа. В круг его обязанностей входили постановки танцев в операх и драмах, а также подготовка небольших балетов и дивертисментов для Красносельского и Каменноостровского театров.

Им были сочинены украинские пляски в опере П. И. Чайковского «Мазепа» (1884), русский танец в опере П. И. Чайковского «Евгений Онегин» (1884), танцы скоморохов в опере П. И. Чайковского «Чародейка» (1887). Для своих учеников Л. Иванов поставил несколько балетов: «Очарованный лес» Р. Дриго (1887, совместно с М. Петипа), «Гарлемский тюльпан» Б. А. Фитингоф-Шеля (1887), «Севильская красавица» на сборную музыку (1888), «Шалость Амура» А. Фридмана (1890). Вершиной его оперных постановок стали половецкие пляски в опере «Князь Игорь», а балетных — танец снежных хлопьев в балете «Щелкунчик» и лебединые акты в балете «Лебединое озеро». После «Лебединого озера» Лев Иванович работал еще над несколькими балетами — «Ацис и Галатея» (1896, музыка А. Кадлеца), «Дочь микадо» (1897, музыка В. Врангеля), Вторая венгерская рапсодия Ф. Листа в возобновленном балете А. Сен-Леона на музыку Ц. Пуни «Конек-Горбунок» (1900), «Сильвия» Л. Делиба (1901). Последней и неосуществленной задумкой хореографа были «Египетские ночи» А. Аренского, впоследствии поставленные Михаилом Фокиным.

«Я не очень высокого мнения о пьесе <…> она пустовата, и даже вредна… Тем не менее я не возражаю против того, чтобы дать театру сделать опыт и показать свое мастерство…», — писал И. В. Сталин в письме к К. С. Станиславскому о пьесе Николая Эрдмана «Самоубийца». Однако в сентябре 1932 года Вс. Э. Мейерхольд в ГОСТИМе показал генеральную репетицию одноименного спектакля, после чего пьеса была категорически запрещена и репетиции ее во МХАТе прекратились. Станиславский, когда Эрдман читал ему пьесу, хохотал так, что «сердце не выдерживало», и позже советовал Вл. И. Немировичу-Данченко послушать чтение пьесы автором: «…Его чтение — очень хорошо и очень поучительно для режиссера. В его манере скрыт какой-то новый принцип, который я не смог отгадать…».

2 марта 1988 года Театр драмы им. А. С. Пушкина сыграл премьеру «Самоубийцы» в постановке В. Хоркина. Спектакль был решен в мрачно-символистской манере, в него введены новые персонажи. «…Из всего пестрого, смешного, цветного, остро очерченного населения пьесы Эрдмана ни один не поднимается даже на уровень соленой карикатуры, что закономерно, поскольку спектакль отрешен и от истории, и от плоти нашей отечественной жизни. Но более всего изумляет ввод двух статистов в чёрных кожаных пальто — они… молча дефилируют в глубине, „символизируя“, очевидно, роль ГПУ и НКВД в нашей истории…», — пишет Т. Москвина в статье «Театр без театра» (Театр. 1988. № 11). Наиболее расположенными к спектаклю рецензентами он рассматривался все-же как некий прецедент и тенденция. «…Несовершенный, хотя во многом всё-таки несомненно интересный, этот спектакль сегодня как своего рода „веха“ в Театре имени Пушкина…», — писала А. Кравцова в обзоре сезона*.