Сравнение почти одновременно появившихся постановок по неизвестной пьесе великого автора было неизбежным. Статьи о спектаклях и, собственно, о самом произведении буквально наводнили печать. В частности, горячо обсуждался вопрос о незавершенности толстовской драмы. Мейерхольд, в противовес многим, считал пьесу законченной, а ее «эскизность» — сознательным авторским решением. Это «новое» у Толстого и заинтересовало режиссера.

Роль Феди Протасова была отдана Р. Б. Аполлонскому, Лизы — И. А. Стравинской, Саши — В. С. Стаховой, Карениной — М. Г. Савиной, Каренина — Ю. М. Юрьеву, Машу играла московская актриса Н. И. Комаровская.

Вокруг спектакля разгорелись споры. Мнения существенно разделились и по поводу работы режиссеров, и актерского исполнения, и художественного оформления. С. М. Волконский считал, что «прекрасные» сами по себе декорации К. А. Коровина не всегда соответствуют настроению пьесы, душевным переживаниям героев, а «воображение зрителя за живописцем» местами «не поспевает».*

К. И. Арабажин, в свою очередь, писал: «Требования художественного реализма не были нарушены от того, что бытовые подробности были сведены до возможного minimumʼa». Критика вполне устраивала «обстановка «умеренного» реализма».*

Почти все отмечали замедленный ритм спектакля. Л. М. Василевский видел в этом «основной промах».* А. Р. Кугель негодовал: «Эти тягучие, нескладные ритмы; эти "перепаузеные" паузы на каждом шагу», — а заканчивал свою статью фразой — «И скука ползет, ползет, как дым…».*

Арабажин, напротив, говорил, что «артисты […] не паузили, не создавали ненужных и немотивировавших передвижений»*. И. О. Абельсон же видел за «скукой» верно взятый авторский «тон», переданный «мягко, по Толстому вразумительно просто, без той "театральщины", на которую претендует сюжет».*

Противоречивость оценок как бы обнаруживала и противоречивость самой постановки. Некоторые современники отмечали, что наличие двух режиссеров было слишком заметным. Проглядывала внутренняя разобщенность, которая мешала целостному восприятию спектакля.

Н. Д. Волков на этот счет писал: «В творчестве В. Э. Мейерхольда спектакль "Живой труп" не занимает важного места, и не потому, что Мейерхольд ставил его вместе с Загаровым, а потому, что "Живой труп" по-настоящему не увлек его». Параллельно с «Живым трупом» режиссер обдумывал уже давно намеченную постановку «Маскарада» и «стремился» «скорее сдать работу по толстовской пьесе, чтобы целиком отдаться» лермонтовской драме.*

Однако не обошлось и без любопытных находок. Интересным, например, был образ трактира, про который Кугель неодобрительно писал — «проникнут каким-то "дьяволизмом" и не похож ни на какой трактир в мире»*. Впоследствии исследователь творчества Мейерхольда К. Л. Рудницкий полагал, что «в таких вот неожиданных режиссерских озарениях проступали первые контуры экспрессионистских образов человеческого одиночества в пустынях и лабиринтах современного города: пустыня трактира и грязный лабиринт суда — тут личность терялась и погибала».*

Несомненно, Толстой был ближе «художественникам», чем Мейерхольду, существующему в иной эстетике, погруженному в мысли о театральном гротеске. И, сравнивая две постановки в ведущих театрах страны, многие отдавали предпочтение скорее «Живому трупу» МХТ, нежели Александринского театра.