Незадолго до этого знаменательного для Российского театра события Мейерхольд был уволен из Театра В. Ф. Комиссаржевской, и театральная общественность гадала — поедет ли он ставить свои эксперименты в провинцию и будет забыт, или продолжит ставить любительские спектакли «в модном стиле»?

Однако 1 сентября 1908 года Всеволод Мейерхольд приступил к работе в качестве режиссера драмы и оперы казенных театров по соглашению с главой дирекции Императорских театров В. А. Теляковским. То, что Мейерхольд будет работать в императорских театрах — этого никто даже представить себе не мог. Видимо, кроме Теляковского, которого озлобление прессы и публики убедило в том, что в Мейерхольде «должно быть что-то интересное», и сам Мейерхольд убеждал Теляковского в этом. «Мейерхольд мне сказал, что лично он переменился за последнее время и испытывает влечение главным образом к старому театру — классикам иностранным и русским».*

То же самое Мейерхольд озвучил и труппе: «Вчера в Александринском театре <…> режиссер-новатор прочел артистам лекцию, в которой высказал свои задачи. Лекция носила, так сказать, успокоительный характер»*. Мейерхольд уверял актеров, что для экспериментов существуют студии, а «в таком большом театре, как Александринский, он не может заниматься опытами»*. Актеры же побаивались этого «шарлатана», мечтающего превратить их в бездушных марионеток.

После премьеры спектакля «У царских врат» и критики, и публика обрушились на режиссера и исполнителя роли Карено с новой силой. Современные театроведы полагают, что Мейерхольд совершил сразу несколько тактических ошибок. Во-первых, он приступил к работе не над классической пьесой, а над современной, которую, к тому же, начали ставить практически одновременно в Театре В. Ф. Комиссаржевской и Московском Художественном театре. Во-вторых, он уверял и себя самого и других, что это будет итоговая работа в его исканиях. И, наконец, он сам взялся исполнять роль Карено, которая, по мнению Теляковского, предназначалась актеру Ю. Э. Озаровскому, и эта ситуация еще более обострила отношения между режиссером и труппой.

По мнению критика и историка театра К. Л. Рудницкого «неудача спектакля сомнений не вызывает. Новаторство посягало только на внешний облик спектакля и на главную роль пьесы <…> В итоге получилось зрелище странное, тягостное, измученное неразрешенными внутренними противоречиями».*

Декорации Александра Головина также решительно не понравились, например, рецензенту «Обозрения театров» Илье Осиповичу Абельсону: «По тонам, по краскам, это, может быть, шедевр декоративной живописи», но он же писал: «Головинская декорация изображает какую-то триумфальную арку, приставленную к какой-то стене, с большим трехспальным окном, через которое виден сад Семирамиды. Поразительная нелепость! Только режиссер с вывихнутыми мозгами может нечто подобное придумать».* Костюмам от критика тоже досталось: «<Головин> сочинил, вероятно, рисунки моды для одного из будущих поколений, он одел действующих лиц в такие костюмы, в которых в настоящее время появляются на сцене одни кафешантанные эксцентрики, — в цветные визитки и яркополосатые брюки».*



В итоге спектакль выдержал восемь представлений.