«Этот спектакль подытожил искания советской хореографии 30-х годов, стал выдающимся событием в истории балетного искусства… То была первая встреча с Шекспиром… В спектакле объединили усилия большие и во многом различные по творческим устремлениям художники. С. Прокофьев предоставил театру произведение огромного дыхания, где щедрость изобразительного начала, красочность и меткость характеристик сочетались с глубоким лиризмом, симфонической обобщенностью…

Ставил балет Л. Лавровский, в ту пору молодой хореограф, успевший, однако, зарекомендовать себя рядом талантливых и зрелых работ… В красочных массовых сценах спектакля, монументально оформленного художником П. Вильямсом, ожила ренессансная Верона с ее празднествами и феодальной враждой».*

На советской сцене царила Верона, рожденная фантазией Вильямса: виднелись купола флорентийского собора Санта-Мария дель Фьоре, а в эскизах костюмов угадывалась живопись Боттичелли.

В тот вечер на сцене блистали звезды ленинградского балета, первый состав исполнителей вошел в легенду и, прежде всего — Галина Сергеевна Уланова. Джульетта в ее трактовке «внешне, быть может отличная от героини Шекспира, была шекспировской по внутренней силе, психологической глубине».*

«Роль Джульетты — пожалуй, лучшая из всех ролей, созданных талантливой артисткой советского балета. С первого ее появления, когда перед нами возникает образ девочки (не забудем, что по Шекспиру 14 лет)— шаловливой, беззаботно-веселой, и до финальной сцены, в которой с потрясающей силой раскрыты ее трагические переживания — образ, созданный Г. Улановой поражает правдивостью, естественностью и поэтичностью».*

«На том же высоком уровне стоит и исполнение роли Ромео артистом Сергеевым. В нем так ярко и естественно сочетание
юношеской страстности, меланхоличности и гуманности, типичной для лучшей части людей эпохи Возрождения, что перед зрителями воссоздается вполне реальный образ».*

«Чванливого и жестокого» Тибальда исполнил Р. И. Гербек, «задорного и заразительно радостного» Меркуцио — А. В. Лопухов, «колоритную» Кормилицу — Е. Э. Бибер, «злополучного» графа Париса — Б. В. Шавров. Запомнились феноменальные прыжки В. В. Фидлера — Шута и темпераментная пляска Н. М. Стуколкиной — Служанки.

«Родился яркий, поэтический спектакль, в котором достигнуто единство выразительных средств в передаче духа и стиля одной из наиболее лирических трагедий Шекспира», — писал после премьеры музыковед Л. А. Энтелис.*

«Спектакль Лавровского и Вильямса — одно из лучших творений советского балета и редкий для театральных сочинений Прокофьева случай, когда первая постановка стала канонической. <...>

В 1940 году рецензенты единодушно отметили, что и в музыке Прокофьева, и в спектакле Лавровского–Вильямса "драма разыгрывается не под южным небом Италии, но в атмосфере прозрачного и холодного воздуха севера"*. В бледно-зеленой ночи финальной картины, в замирающих последних тактах музыки можно угадать петербургскую малокровную весну и белую ночь».*

Впервые пьеса великого драматурга была исполнена труппой театра в 1831 году и в течение 110 лет никогда надолго не сходила со сцены Александринского театра.

Премьера 1941 года была уже пятой только за советский период! Режиссерам спектакля (Наталье Сергеевне Рашевской и Леониду Сергеевичу Вивьену) удалось, пожалуй, самое сложное — забыть обо всех игранных ранее «Горе от ума». Даже о тех, в которых совсем недавно играли сами.

В спектакле было много трогательного и мало гневного. На первый план выдвинулась любовная драма Чацкого (актёр Валентин Иванович Янцат).

«Чуть свет уж на ногах! И я у Ваших ног»,— летел Чацкий через огромный зал и бросался к ногам Софьи (актриса Тамара Ивановна Алёшина).

Чувствовалось, что именно такой человек мог мчаться к любимой по заснеженным дорогам, загоняя лошадей. Несчастье Чацкого заключалось прежде всего в разбитом сердце, а не в одиночестве острого ума, озлобленного борьбой с лицемерием.