Театральный календарь

«Снегурочка» — пьеса в стихах, написанная в 1873 г., в значительной мере навеяна этнографическими мотивами, которые очень интересовали Островского, как минимум, со времен его участия в «литературной экспедиции» 1856 года, когда он исследовал верховья Волги. В «весенней сказке» «Снегурочка» воплотились как впечатления от экспедиции, так и природа Костромской губернии, где поселился драматург, ее люди и традиции . В сказке есть сложная интрига, но драматическое действие в значительной степени организуется многогранными отношениями между человеком и природой.

«Снегурочка» была встречена критикой вполне прохладно. Воспроизведение сказочного мира почти как реального очаровало И. А. Гончарова, А. Н. Пыпина и М. М. Стасюлевича, но большинство придерживалось иного мнения. Образы Островского называли «призрачно-бессмысленными», фантастическими, усматривали в пьесе неудачное подражание Шекспиру и … Оффенбаху!*

Такая реакция вполне понятна – как литературная, так и театральная критика воспринимала Островского как драматурга-реалиста, бытописателя. Собственно, и для русского театра начала 1870-х гг. «Снегурочка» оказалась неожиданно сложной задачей.

Директор Императорских театров В. А. Теляковский в дневнике пишет: «В общем, пьеса идет весьма посредственно. Варламов совсем не играет "царя Берендея", а какого-то Нептуна. Комиссаржевская играет драму вместо лирики. Бермята плох и не комичен. Бобыль — Давыдов слишком толст. Хороша Бобылиха — Стрельская. Юрьев — Мизгирь удовлетворителен. Хорош Лель — молодой артист. Варламову много поднесли и много аплодировали, и он прослезился».*

А рецензент журнала «Театр и искусство» так описывает зрелище:
«Как раз к монологу Мороза, началась вьюга и пошел снег. Это было не особенно удобно для г-жи Мичуриной, в распущенные волосы которой забивался этот снег, но г-жа Мичурина сметала бумажки с волос, и кое-как пьеса стала налаживаться. Дедка-Мороз, весь белый, видом, однако, страшный, продекламировал свой монолог и ушел. Минута, которой воспользовался режиссер, чтобы выпустить на сцену стадо огромных гусей с ногами, одетыми в коричневое трико, с манерами начинающих танцоров. <...> Очевидно, для довершения иллюзии время от времени, трепетно, как-то даже взволнованно, проносился перед зрителями большой лист картона, долженствовавший изображать грачей, галок, диких уток, а может быть, и ... рябчиков — сказать трудно. Стыдно писать, но публике больше всего понравилась пляска скоморохов в третьем акте, где медведь за лисой гоняется и где лиса проявляет неподдельный юмор. Стыдно сознаться, — но этот момент спектакля единственный, который понравился и мне».*

Как писали критики, Купава-Потоцкая в начале спектакля была хороша, но в сцену с Царем Берендеем внесла ненужный комизм; Комиссаржевская показалась более похожа на Маргариту из «Фауста», а «пальто и колпак» придавали её образу «необыкновенно жалкий вид», Юрьев-Мизгирь выглядел «чиновным эстетом, написавшим несколько статей о прекрасном» и уж совсем никого не вдохновил Ходотов-Лель в костюме аркадского пастушка.*

Зрелищной феерии не получилось, но даже у актеров, хорошо знакомых с Островским, не вышло и реалистической убедительности образов.

Тайна драматической «Снегурочки» не разрешилась. Не зря «Снегурочку» сравнивали со «Сном в летнюю ночь» У. Шекспира: как известно, эта пьеса тоже очень долго не находила достойного драматического воплощения. Современный театр с большим опытом условности, совмещения эпох, перформативности, работы с любым, совершенно не театральным изначально материалом (миф, документ и т. д.), с новыми технологиями, активно «подбирается» к неуловимой «Снегурочке». «Весенняя сказка» Островского продолжает волновать и загадывать загадки.