В российской традиции трагический актер – стихия, страсть, непредсказуемость, жизненная неустроенность.

Глубоко образованный, разумный, мягкий, всю жизнь не слишком успешно стремившийся к упорядоченности существования, Модест Иванович Писарев с успехом играл роли трагического репертуара: Арбенина в «Маскараде» Лермонтова, Карла Моора в «Разбойниках» Шиллера, Уриэля Акосту в одноименной пьесе Гуцкова. И герои Островского в его исполнении оказывались не только и не столько, как тогда говорили, «типичными», но и Краснов («Грех да беда на кого не живет»), и Большов («Свои люди — сочтемся») становились крупными личностями и трагическими фигурами.

Однако, вспоминая Модеста Писарева, современники, прежде всего, говорили не о захватывающем темпераменте и силе страсти, а об упорном труде, тщательной разработке роли, обдумывании деталей*, о том, что «его скорее можно было принять за ученого, привыкшего к кабинетной работе»*.

Сам Писарев в письме Пелагее Стрепетовой говорил о себе: «Как ни велика моя гордость, все же я не настолько глуп, чтобы признать в себе несомненный талант. Я умелый труженик и только-то! Это мое искреннее убеждение. Я думал так прежде (ты, конечно, помнишь), думаю так и теперь»*.

Юному Писареву покровительствовал его гимназический учитель по законоведению … сам Аполлон Григорьев! Писарев общался и переписывался с Островским, был мужем и партнером по сцене Пелагеи Стрепетовой, играл с Комиссаржевской, Давыдовым, Варламовым, Юрьевым и всей плеядой Александринских актеров конца XIX века, а в конце жизни подружился с Самуилом Маршаком, которому было 14 лет. Маршак вспоминал о Писареве: «Писарев был очень красивым, очень скромным человеком. Он мало говорил о себе и очень охотно о других актерах... <…> Писарев был моим большим другом, хоть мне было 14–15, а Писареву — 60 лет. Мы очень дружили, вместе читали Шекспира»*. Для читателей, родившихся в XX веке, для которых Маршак почти современник, через Писарева до Островского — «два рукопожатия».

Островский сыграл огромную роль в жизни Писарева, был для него неизменным предметом восхищения и почитания. Благодаря Островскому, гимназистом Модест в 15 лет впервые вышел на любительскую сцену (в 1859 году в роли Тишки в «Своих людях…», где сам Островский играл Подхалюзина), а в 16 написал свою первую статью – отзыв на «Грозу», глубокий и полемичный по отношению к достаточно распространенным в тот момент обвинениям Катерины Кабановой, и самого автора пьесы в безнравственности.

Окончив Юридический факультет Московского Университета (на котором когда-то менее успешно учился и Островский), Писарев не долго прослужил гимназическим учителем и окончательно решил быть актером.

Он будет много играть в провинции, станет режиссером и членом художественного совета московского частного театра А. А. Бренко (Пушкинский театр), вместе с актером В. Н. Андреевым-Бурлаком возглавит Товарищество русских актеров, послужит в московских театрах Корша и Лентовского, в 1883–1893 гг. будет преподавать на Драматических курсах петербургского Театрального училища. А с 1885 по 1904 год прослужит в петербургском Александринском театре, где сыграет около 40 ролей.

Ю. М. Юрьев отмечает, как выгодна для сцены была внешность Писарева: «Он был очень сценичен. Высокий лоб, правильные, крупные черты лица, светлые большие глаза, мощная статная фигура». Но особое внимание Юрьев в своем фрагменте воспоминаний, посвященном коллеге, обращает на другое: «Модест Иванович Писарев резко отличался от других своим видом. В нем ничего не было от актера. <…> Печать глубокой думы лежала на его лице. Он всегда точно отсутствовал, всецело уходя в свои мысли.

Об удивительных человеческих качествах Писарева, по словам автора некролога в «Театре и искусстве», говорил и актер В. П. Далматов на похоронах Писарева: «всюду, куда-бы ни являлся покойный Писарев, он вносил полное умиротворение, сея добро и устраняя вражду. Человек этот никогда не был богат уже потому, что, обладая редким отзывчивым и благородным сердцем, он все свои сбережения отдавал неимущим, закладывая последние золотые часы, чтобы выручить бедного товарища-артиста. М. И. Писарев не оставил своим детям никакого богатства, но сохранил для них более дорогое и возвышенное наследство: это честное, незапятнанное имя, окруженное таким ореолом добродетели».* Если представить себе, что эти прекраснодушные, казалось бы, слова о своем коллеге произносит резкий, высокомерный, скептичный и неуживчивый Далматов*, то они приобретают значение действительной реальности.

Вспомним, что и у Островского: талант – хорошо, а человеческие, душевные качества – еще лучше. Очевидно любимые драматургом герои – опытные актеры Несчастливцев («Лес») и Кручинина («Без вины виноватые») – отчетливо и сходно высказывают свое представление о жизненных основах актерского искусства: «Бросится женщина в омут головой от любви, – вот актриса»*; «Лавры-то потом, а сначала – горе да слезы»*.

Именно в роли Несчастливцева Писарев восхитил автора. Островский впервые увидел актера в этой роли весной 1880 года. По воспоминаниям писателя и друга Островского С. В. Максимова, по окончании спектакля драматург пришел к Писареву за сцену «взволнованный в слезах».

«— Что вы со мной сделали? Вы мне сердце разорвали. Это – необыкновенно.
— А я боялся сегодня одного вас, Александр Николаевич. Кроме вас для меня никого не существовало».*

Прожив недолгий и непростой кусок жизни с трагической актрисой Пелагеей Стрепетовой, Писарев и после разрыва высоко ценил ее. Играя с ней сотни раз в «Горькой судьбине» Писемского (Писарев – Ананий Яковлев, Стрепетова – Лизавета) он каждый раз был потрясен: «Только Микеланджело в "Страшном суде" дает фигуры таких страданий», — говорил актер о Стрепетовой-Лизавете.*

Он всегда старался понять и поддержать не только на сцене, но и в жизни великую актрису и тяжелейшего в быту человека.

А в последние годы Писарев взял на себя и осуществил огромный труд — издание и редактуру «Полного собрания сочинений А. Н. Островского» в 10 томах, которое начнет выходить в 1904 году и закончит – уже после смерти инициатора и редактора.*

Это был первый опыт научного издания сочинений Островского. Писарев собрал все произведения, проверил по подлинникам, исправил ошибки предыдущих публикаций, снабдил комментариями, дал в примечаниях варианты.

Труд Писарева был высоко оценен специалистами. Крупный литературовед и текстолог, профессор Н. К. Пиксанов в 1923 году писал, что это издание «составило важный этап в изучении печатных текстов Островского», является «лучшим изданием» для научной работы, которое в течение долгих лет «с честью служило познанию драматурга и не было заменено другим».
А, говоря о труде редактора, ученый переходит на совсем ненаучную лексику: отношение Писарева к изданию называет «любовным» и «благоговейным».*

Судьба Ходотова сложилась на редкость счастливо. Безоблачное детство в Петрозаводске, раннее увлечение театром, участие в любительских кружках, успешная учеба на Императорских драматических курсах в классе В. Н. Давыдова и сразу же после окончания курсов — зачисление в труппу театра. Очень быстро он стал участвовать в гастрольных поездках с корифееми театра — М. Г. Савиной, В. Ф. Комиссаржевской, К. А. Варламовым, В. П. Далматовым и др.

Актер занял нишу «положительных героев»: они произносили горячие, темпераментные, свободолюбивые монологи, смеялись, негодовали, плакали, и вместе с актером жизнью его героев жили сотни пришедших в театр зрителей.

Человек широкой души, увлекающийся и отзывчивый, он славился известностью среди студенчества, писателей и прогрессивной интеллигенции. Очень часто дома у актера собирались различные люди, и на его вечерах велись горячие, оживленные беседы о политике, науке и искусстве.

«В нем было необыкновенно много непосредственности, добросердечия, мягкости и, главным образом, общительности... В компании он был незаменим. Всегда веселый, жизнерадостный и необыкновенно покладистый»*.

Ходотов был любимцем Петербурга и пользовался необычайной популярностью. Благодаря своим прекрасным сценическим данным, искренностью игры, красивому голосу, передающему малейшие оттенки настроения, он сразу обратил на себя внимание публики.

Ходотов писал, что «благодаря своей кипучей, неуравновешенной натуре, увлекался всем, что объединяет театр: литературой, драматургией, поэзией, музыкой (пением и мелодекламаций), педагогикой, библиоманией... ...Громадную часть... души отдал... общественности, так тесно связанной с протестом против неправды, зла, насилия».*

Симпатичному обаятельному артисту так часто доставались роли молодых интеллигентов и «студенческие» роли, что молодой актер даже получил получил прозвище «Ходотов — вечный студент». Лирический талант Ходотов обнаружил и в ролях из репертуара Островского: Бородкина («Не в свои сани не садись»), Карандышева («Бесприданница»), Леля («Снегурочка»), Платона («Правда — хорошо, а счастье лучше»).

Ходотов написал несколько пьес, поставленных в Александринском театре («На перепутье», «Госпожа "пошлость"», «Красная нить») и книгу воспоминаний «Близкое — далекое» (1932), ставшую важным театральным памятником своего времени.

Огромное влияние на молодого артиста, недавно пришедшего в труппу театра, оказала В. Ф. Комиссаржевская. В противовес богемному образу жизни, к которому Ходотов испытывал сильное влечение, она стремилась приобщить молодого актера к служению подлинному искусству. «Комиссаржевская вовлекла Ходотова в круг своих интересов. Они обменивались прочитанными книгами, подчеркивая то, что обоим казалось близким и нужным».*

Именно Вера Федоровна привила молодому актеру любовь к чтению, что, вероятно, в скором времени вылилось в подлинную страсть — коллекционирование книг, ставших главным украшением и богатством квартиры Ходотова. Свою коллекцию он завещал Театральной библиотеке. Это собрание (театральная периодика, книги по искусству, философии и истории) является предметом гордости библиотеки и бережно хранится в фондах по сей день. В этой коллекции сохранились и те книги, которые Ходотов и Комиссаржевская передавали друг другу...