24 ноября 1964 года состоялась премьера спектакля «Двенадцатая ночь» Ленинградского театра Комедии в постановке Николая Павловича Акимова.
Режиссер и художник спектакля Николай Павлович Акимов неоднократно обращался к этой пьесе. На сцене Театра Комедии «Двенадцатая ночь» в его постановке уже была представлена в 1938 году. Тогда спектакль стал заметным событием в театральной жизни. Но с тех пор прошло более четверти века, и режиссер решительно отказался от возобновления прежней постановки. Он стремился вдохнуть в шекспировскую комедию новую жизнь «в соответствии с интересами и вкусами современного зрителя»*.
Акимов переосмыслил трактовку персонажей и сформулировал новые задачи. Перед началом работы он говорил о желании «построить на этот раз лаконичную, удобную и уютную площадку для игры»*, подобную той, что была в шекспировском театре. Также предполагалось «принципиально изменить роль музыки в спектакле»: дать «чисто ритмическое сопровождение»*.
Эту задачу Акимов поставил перед композитором — Олегом Николаевичем Каравайчуком.
Плакат к спектаклю. Художник Н. П. Акимов. Из фондов ГЦТМ им. А. А. Бахрушина.
Режиссер отмечал важность динамичного развития действия. Особое внимание он уделял способу построения образов. «При любой свободе фантазии мы не нарушаем законов реального человеческого существования», «внутренние ходы персонажей» должны быть «убедительны и понятны» зрителю, и «все живое в пьесе не [должно] оказа[ться] прикрытой театральной мишурой»* — настаивал Акимов. Ему нужны были на сцене живые эмоции и ясные мотивы героев.
Старания создателей спектакля, которые сработали как единый творческий организм, увенчались большим успехом. И простые зрители, и профессиональные критики высоко оценили постановку. «На зрителя обрушился целый каскад брызжущего веселья, выдумки и остроумия. В спектакле столько неистощимой фантазии и находок, что на протяжении всего вечера он ни на минуту не оставляет зрителя спокойным. ˂…˃ Жизнелюбие выражено и через разноцветно-праздничную гамму оформления ˂…˃; через легкую, подчас игривую и беззаботную музыку. ˂…˃ Все в спектакле продуманно до мельчайших подробностей и отработаны все детали постановки. Решены и приведены в точное соответствие форма и содержание каждой роли. Внешняя пластичность, ритмичность, порой акробатическая точность движения актеров приведены в полную согласованность с духовным обликом каждого персонажа», — писала театровед и критик И. И. Илялова.*
На сцене блистала вереница виртуозно созданных образов, «в равной степени условных и психологически законченных».*
Л. Е. Леонидов в роли Орсино, Н. А. Корнева в роли Виолы. Из фондов СПбГМТМИ.
Свита герцога стала важной комедийной составляющей спектакля. Окружение Орсино покорно разделяло терзания господина. Оно готово было «вместе с ним вздыхать, страдать и заламывать руки».* В какой-то момент придворные, уже уставшие от стенаний хозяина, от скуки потихоньку зашуршали конфетными фантиками.
Критик Юрий Александрович Головашенко отмечал, что в этой сцене Акимов также намекал и на привычки некоторых зрителей: «Досталось Орсино, но попало и тем зрителям, кто в театре ведет себя, как в кондитерской!».*
«В спектакле Оливия», — отмечал Сергей Львович Цимбал, — «переводится из ряда бесцветно-лирических персонажей в ряд комедийных».* Ее траур был утрирован. Оливия выходила в «ярко-красном праздничном платье», пояс которого был увешан «великим множеством разноцветных платочков», чтобы регулярно утирать горючие слезы.* У камеристки Марии для вороха использованных платков всегда была наготове корзина. Марию «с огненным темпераментом»* блистательно играла Светлана Алексеевна Карпинская. Впоследствии писали, что эта роль «на многие годы стала визитной карточкой актрисы»*.
Одним из самых сложных персонажей режиссер считал Виолу. Он полагал, что ей присущи авантюризм, смелость и предприимчивость. Актрисе Нелли Александровне Корневой удалось преодолеть все трудности роли: ее «Виола обладала не только горячим сердцем, но и ясным живым умом и большой самоотверженностью»*.
Н. А. Корнева в роли Виолы, В. А. Карпова в роли Оливии. Из фондов СПбГМТМИ.
Интересно и, в какой-то степени, неожиданно строился образ шута Фесте. Акимов осуществил свою идею — показать «интеллигентного молодого человека», этакого «конферансье, который обязан развлекать, исполнять разные поручения, музицировать»*. Облик шута был осовременен. Актер, режиссер и драматург Владимир Давыдович Таршис обратил внимание на то, что Геннадий Иванович Воропаев в роли Фесте единственный из всех актеров выходил без грима и с современной прической. Благодаря такому решению «образ воспринимался острее, злободневнее, ассонанснее».*
Большой творческой удачей единодушно называли сэра Эндрю Эгъючийка, воплощенного Владимиром Никитичем Трухановым. Актер «привносил в характер своего героя ярко индивидуальные черты». Будучи невероятно смешным и нелепым, он в то же время трогал сердца зрителей проявлением «большой доброты, искренней отзывчивости». *
А. Д. Бениаминов в роли Мальволио, В. А. Карпова в роли Оливии. Из фондов СПбГМТМИ.
«Его глаза то удивительно выпучились, то сладострастно закрылись, и весь он стал жеманным. То он, похотливо облизав губы, сложил их трубочкой и обхватил свои колени; то его глаза приняли надменное и презрительное выражение, когда он решил отомстить своим недругам», — так описывала игру актера И. И. Илялова*.
Бениаминов вместе с режиссером беспощадно развенчивали чрезмерно самонадеянного и высокомерного героя. Ко всему прочему, сцена чтения письма дополнялась присутствием зачинщиков розыгрыша, которые тайком наблюдали за Мальволио и комментировали «весь эпизод в стиле комедии масок с импровизированными репликами».*
Спектакль, наполненный оригинальными режиссерскими приемами, остроумными находками, искрометным юмором, глубоко продуманными декорациями, мизансценами и характерами, воспринимался как «единый художественный образ».*
«Двенадцатая ночь» Акимова производила неизгладимое впечатление на зрителей, и верно было подмечено, что, «если можно в чем-нибудь упрекнуть режиссера — то в излишней щедрости».*